Дочь времени [= Дитя времени ] - Джозефина Тэй

— Эдуард IV. Знаю. Шесть футов мужской красоты. А может, Ричард страдал из-за своего безобразия и потому захотел уничтожить потомство брата?

Гранту это не приходило в голову.

— Вы думаете, Ричарда терзала постоянно подавляемая ненависть к брату?

— Подавляемая?

— Даже его недоброжелатели признают, что он был предан Эдуарду и они всегда были вместе с тех пор, как Ричарду исполнилось то ли двенадцать, то ли тринадцать лет. Вот их брат не любил никого. Его звали Георгом.

— Георгом?

— Герцог Кларенс.

— А! Кларенс-бочка-с-вином.

— Тот самый. Так что их было двое — Эдуард и Ричард, и между ними десять лет разницы. Как раз то, что нужно для сотворения кумира.

— Родись я горбуном, — промурлыкал юный Каррадин, — уверен: возненавидел бы брата, опередившего меня, забравшего себе моих женщин и мое место под солнцем.

— Возможно, — после некоторого раздумья согласился Грант. — Пока из всех версий ваша лучшая.

— Ведь он мог этого и не показывать. Это могло быть у него в подсознании. Как только представилась возможность стать королем, все вылезло наружу. Он сказал себе… Его подсознание ему подсказало: «Бери! Это твой шанс! Многие годы ты делал все, что мог, и всегда оставался во втором ряду, даже спасибо и то не всегда слышал. Теперь ты можешь получить свое, свести все счеты».

Грант обратил внимание, что эта версия совпала с версией мисс Пейн-Эллис. Наверно, таким видела его писательница, когда придумывала сцену прощания и Ричарда на крыльце позади здоровых белокурых Маргариты и Георга, «как обычно», во втором ряду.

— Очень интересно, — сказал Каррадин, характерным жестом длинного указательного пальца поправляя дужку очков, — что Ричард, как вы говорите, не делал ничего дурного до совершения своего главного преступления. Так он человечнее, а то в шекспировской версии он мне больше напоминает карикатуру, нежели живого человека. Мистер Грант, я с удовольствием сделаю все от меня зависящее. Мне тоже неплохо на некоторое время отключиться от крестьян.

— Кот и мышь вместо Джона Болла и Уота Тайлера?[14]

— Ага.

— Что же, очень хорошо. Несите все, что сможете откопать. Но прежде всего я хочу получить запись событий, датированную тем временем. Событий, сотрясавших страну. Я хочу прочитать запись, сделанную очевидцем, но не таким, которому в интересующее нас время было пять лет и который служил другой династии.

— Я найду такого историка. Фабиан? Или он жил при Генрихе VII? Ладно, я найду. А пока вы поглядите Олифанта. Насколько я знаю, он самый большой авторитет по тому периоду. — Грант с удовольствием согласился почитать сэра Кутберта. — Тогда я закину его вам завтра по дороге… Оставлю внизу? Ладно?

Грант был в восторге.

И тут юный Каррадин опять отчего-то смутился, и Грант мгновенно припомнил пушистую овечку, совершенно вылетевшую у него из головы на время, пока они обсуждали Ричарда III. Вновь возник тихий, стеснительный Брент Каррадин, который, попрощавшись, выбежал из палаты, сопровождаемый твидовым вихрем.

Грант подумал, что, даже если не знать о миллионных доходах Каррадинов, Атланте Шерголд все равно повезло.

— Ну? — спросила Марта. — Как тебе понравилась моя пушистая овечка?

— Очень понравилась. Где ты его отыскала?

— Мне не пришлось его отыскивать. Он всегда на месте, практически живет в театре. «В тазу к морю» видел раз пятьсот. Если он не в уборной Атланты, то где-то рядом. Скорей бы они поженились, может, тогда мы будем видеть его чуточку реже. А ведь они даже не живут вместе. Идиллия. — После недолгого молчания она заговорила обыкновенным, не театральным голосом. — Когда они рядом, они прелестны и больше похожи на близнецов, чем на влюбленных. К тому же они так бесконечно доверяют друг другу, так неотделимы друг от друга. Несомненно, они составляют две законные половинки целого. Насколько я знаю, они даже ни разу не поссорились. Сплошная идиллия. Это Брент принес тебе книгу? — спросила Марта, тыкая пальцем на солидный том Олифанта.

— Да, оставил сегодня внизу.

— Выглядит — не дай Бог.

— Неаппетитно, хочешь сказать? Зато переваривается прекрасно. История для ученых мужей. Факты, факты и только факты.

— Фу!

— По крайней мере, теперь я знаю, откуда наш сэр Томас почерпнул свои сведения о Ричарде.

— Откуда же?

— От некоего Джона Мортона.

— Никогда не слыхала.

— Я тоже. Невежественные мы люди.

— А кто он?

— Архиепископ Кентерберийский при Генрихе VII и ярый враг Ричарда.

При этом известии Марта пожалела, что за свою жизнь не выучилась свистеть.

— Вот тебе и первоисточник! — воскликнула она.

— Именно так. Все рассказы о Ричарде восходят к нему. И история Холиншеда, и хроники Шекспира.

— Значит, нам вдалбливают версию человека, который ненавидел Ричарда. Интересно. А почему сэр Томас пересказывает Мортона, а не кого-нибудь другого?

— Не имеет значения, в любом случае это должна была быть версия Тюдоров. Ну а Мортона, наверно, потому, что в детстве жил в его доме. К тому же Мортон был в гуще событий, и вполне естественно было воспользоваться его рассказом, как говорится, из первых рук.

— А ваш толстый скучный источник признает, что это версия пристрастного человека? — спросила Марта, указывая пальцем на принесенный утром фолиант.

— Олифант? И да и нет. Честно говоря, мне кажется, у него самого каша в голове. На одной и той же странице он пишет, что Ричард был прекрасным правителем и военачальником с безупречной репутацией, уравновешенным порядочным человеком, популярным среди простого народа в отличие от выскочек Вудвиллов, родственников королевы, и существом «совершенно беспринципным, готовым пролить море крови, лишь бы заполучить корону». То у него «есть причины предполагать, что Ричард был абсолютно лишен совести», то он пересказывает рассуждение Мора о муках совести, не дававших Ричарду спать по ночам. И все остальное в таком же духе.

— Вашему скучному Олифанту больше нравятся красные розы?

— Не думаю. Вряд ли он поддерживает Ланкастеров, хотя, если подумать, к Генриху VII он относится очень уж терпимо. Не помню, чтоб он где-нибудь обмолвился, что Генрих не имел права на престол.

— Кто же тогда помог ему? Я имею в виду Генриха.

— Остатки Ланкастеров и Вудвиллы, а за их спинами была вся страна, возмущенная убийством детей. Очевидно, в такой ситуации сгодился бы любой претендент, а у этого еще в жилах текла кровь Ланкастеров. Сам Генрих был достаточно благоразумен, чтобы в своих претензиях на престол сначала заявить о победе над Ричардом, а потом уже о крови Ланкастеров. De jure belli et de jure Lancastri.[15]Его мать — дочь незаконного сына третьего сына Эдуарда III.